Брюхов Василий Павлович

http://iremember.ru/memoirs/tankisti/briukhov-vasiliy-pavlovich/

После Прохоровки нас передали в 1-й танковый корпус под командованием генерала Будкова и перебросили на Центральный фронт, где мы должны были наступать на Орел. Там я сходил в разведку боем, после которой, собственно, и перестал играть в войну. Дело было так. Приехал командир бригады. Построили нас. Он вышел и говорит: "Желающие пойти в разведку боем, шаг вперед". Я, не задумываясь, шагнул. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной, ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было.


До противника оставалось метров двести, когда немцы засадили болванку прямо в лоб танка. Танк остановился, но не загорелся. После боя я увидел, что болванка пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, ушла под люк механика, вырвав его. Меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробивает башню и убивает заряжающего. Счастье, что я упал, контуженный, а то меня бы… мы вместе погибли бы. Очнувшись, я увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Я так и не знаю, то ли он пытался выбраться, и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и как-то сумел выбраться. В кресле сидит убитый стрелок-радист, на боеукладке лежит заряжающий. Осмотрелся: кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо, решив, что танк уничтожен. Посмотрел вокруг: оба моих танка горят неподалеку. Я завел танк, забил заднюю передачу, и начал двигаться - опять по мне стали стрелять, и я прекратил движение. Вскоре наша артиллерия открыла огонь, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника. Когда вокруг стало тихо, и я вылез из танка, ко мне подошел заряжающий Леоненко с танка моего взвода - нас из взвода двое живых осталось. Он матом на меня: "Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу - скажи, что я пропал без вести. У меня есть водительские права. Я сейчас уйду в другую часть шофером". - "Хорошо". Когда пришли и начали искать, я так и сказал: "Танк сгорел. Жив он или мертв, я не знаю". Вот после этого боя я по-настоящему стал воевать.


Вышли вперед на рекогносцировку. Я сразу сказал: "Товарищ полковник, у вас танки горят". Видно было на снегу перед деревней чадящие черным дымом костры. "У вас танки горят. Что мы сделаем тремя танками? Ведь погибнем ни за что!" - "Молчать, расстреляю! Выполнять приказ!" Повел я взвод в атаку. Пехоту, лежавшую внизу в лощине перед деревней под шквальным огнем, мы прошли, ворвались на окраину деревни и здесь нас один за другим сожгли. Мне сперва в борт засадили, потом в ходовую часть. Танк загорелся, я выскочил, видимо, остальные не успели. Вот и все. Весь экипаж погиб. Меня пехота огнем прикрыла, и я отполз к своим. В живых остался я и механик-водитель с другой машины.

Подъехали командир и начальник политотдела бригады подполковник Негруль Георгий Иванович. Командир бригады, подполковник Чунихин Николай Петрович, спокойно сказал, что надо взять эту деревню и замкнуть кольцо окружения, а Георгий Иванович набросился: "Ты такой-сякой! Какой-то зачуханный населенный пункт взять не можешь! Трус!" Родин был волевой, талантливый командир, всегда спокойный, тут взорвался: "Я трус?! Возьму!" Командир бригады его остановил: "Не надо горячиться. Ты осмотрись". Но тот уже закусил удила. Собрал оставшихся офицеров: "Перевозчиков справа, я в центре, Аракчеев слева. Или возьмем, или все умрем. Чащегоров (он мне это эпизод рассказывал), езжай в штаб бригады, доложи, что взяли деревню. Если я погибну, то чтобы на моей могиле ни один политработник никаких речей не произносил". Все, кроме одного танка, погибли.

Я вскакиваю на танк, хватаю автомат, и механику кричу: "Давай наперерез!" Он рванул и точно перехватил машину. Я выскакиваю из танка, даю очередь по мотору. Машина остановилась. Офицеры, что в ней сидели, и водитель остолбенели. Я автомат на них наставил и командую: "Вег". Вылезают четыре лоботряса: три офицера и водитель. Я: "Хенде-хох!" Они руки подняли. Один, вдруг бросился бежать по ходу движения машины. Я за ним, решив, что с остальными наши сами справятся, но те даже не шевельнулись. Вдруг он поворачивается и бежит обратно. Ага, думаю, испугался, засранец. Он подбегает к машине, хватает из нее портфель и бежит в другую сторону, к той колонне, что по дороге прошла. Я за ним. На бегу стреляю в него - не попал. Вторая очередь - тоже мимо. Это только в кино быстро попадают, а в жизни - нет. А тем более - на бегу из ППШ. Третья очередь, и автомат заклинило - утыкание патрона. Я начинаю передергивать затвор. Он понял, что что-то случилось, повернулся, видя, что я колупаюсь с автоматом, достает парабеллум и стреляет. Мимо! Теперь уже я от него бегу к машине, а он за мной. Повезло - я еще раз передергиваю затвор, и автомат застрочил. Тогда поворачиваюсь - он еще не остановился и бежит на меня - даю длинную очередь. Немец как будто на стену наскочил и упал. Подошел поближе, для уверенности еще очередь дал. Забрал у него портфель, часы, парабеллум. У меня самого было два пистолета на поясе и за пазухой, но почему-то я не догадался ими воспользоваться, когда автомат заклинило

У нас в батальоне был командиром танка лейтенант Иванов с Белгородчины. Взрослый мужик, лет 32-34, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны и при отступлении они молодежь с собой угнали, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи говорили, что так они кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом еще стреляли, добивая через доски. Вот так погибла семья Иванова - жена и двое детей. Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил не раздумывая. А тут… выпили и пошли с механиком искать молодку. Сентябрь был, хорошая погода, дело к вечеру. Зашли в дом. В комнате пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти сидят, пьют чай. У нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: "Иди в комнату", а механику: "Ты иди, трахни ее, а потом я". Тот пошел, а сам-то пацан с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться. Она, видя такое дело, в окно выскочила и побежала. А Иванов стук услышал, выскакивает: "Где она?" А она уже бежит: "Ах ты, сукин сын, упустил". Ну, он ей вдогонку дал очередь из автомата. Она упала. Они не обратили внимания и ушли. Если бы она бежала и надо было бы убить ее, наверняка бы не попал. А тут из очереди всего одна пуля и прямо в сердце. На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли - СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: "Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат - искупишь кровью". Когда ему дали последнее слово, тот-то все просил прощения. Так и получилось - дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: "Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать". Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: "Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение". Строились мы минут пятнадцать-двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: "Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение". Тот не выходит. "Я вам приказываю!" Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: "Я тебе приказываю!!" Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: "Простите меня, братцы". И все. Морозов говорит ему: "Встань на колени". Он это сказал очень тихо, но всем слышно было - стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: "Наклони голову". И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается как пьяный. Полковник кричит: "Контрольный! Контрольный!" Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще. Что мне запомнилось: после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: "Закопать" - Закопали - "Разойдись!" В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было.

 

Вверх
Никто ещё не голосовал
Голосов пока нет